Содержание

Да здравствует фикус джордж оруэлл
Джордж Оруэлл — Да здравствует фикус!
Джордж Оруэлл — Да здравствует фикус! краткое содержание
Да здравствует фикус! читать онлайн бесплатно
Да здравствует фикус джордж оруэлл
Рецензии на книгу « Да здравствует фикус! » Джордж Оруэлл
Джордж Оруэлл «Да здравствует фикус!»
Да здравствует фикус!

Да здравствует фикус джордж оруэлл

Джордж Оруэлл — Да здравствует фикус!

Джордж Оруэлл — Да здравствует фикус! краткое содержание

Да здравствует фикус! читать онлайн бесплатно

Да здравствует фикус!

Если я говорю языками человеческими и ангельскими, а денег не имею, то я — медь звенящая, или кимвал бренчащий.

Если имею дар пророчества, и знаю все тайны, и имею всякое познание и всю веру, так что могу и горы переставлять, а не имею денег — то я ничто.

И если я раздам все имение мое и отдам тело мое на сожжение, а денег не имею, нет мне в том никакой пользы.

Деньги терпеливы и милосердны, деньги не завидуют, деньги не превозносятся, не гордятся; не бесчинствуют, не ищут своего, не мыслят зла; не радуются неправде, а сорадуются истине; все покрывают, всему верят, на все надеются, все переносят /…/

А теперь пребывают сии три: вера, надежда, деньги. Но деньги из них больше.

Часы пробили половину третьего. В задней служебной комнатушке «Книжного магазина Маккечни» Гордон — Гордон Комсток, последний отпрыск рода Комстоков, двадцати девяти лет и уже изрядно потрепанный, — навалясь на стол, щелчками большого пальца открывал и захлопывал пачку дешевых сигарет «Цирк».

Слегка нарушив уличную тишь, еще раз прозвонили часы — с фасада «Принца Уэльского» напротив. Гордон заставил себя наконец сесть прямо и сунул пачку поглубже во внутренний карман. Смертельно хотелось закурить. Увы, только четыре сигареты, среда и денег ждать до пятницы. Слишком хреново изнывать без табака и вечером, и весь день завтра. Уже страдая завтрашней тоской по куреву, он встал и пошел к двери — щупленький, миниатюрный, очень нервный. Средней пуговицы на пиджаке недоставало, правый локоть протерся, мятые брюки обвисли и замызгались, да и подметки, как пить дать, вконец сносились.

В кармане, когда он вставал, звякнула мелочь. Точно было известно, сколько там — пять с половиной: два пенса, полпенни и «везунчик». Замедлив шаг, Гордон достал проклятый рождественский трехпенсовик. Вот идиот! И как это позволил всучить себе дурацкую медяшку? Вчера, когда покупал сигареты. «Не возражаете против «везунчика», сэр?» — пропищала стервоза продавщица. И уж конечно, он не возразил: «Да-да, пожалуйста». Кретин, придурок!

Тошно, если в наличии всего пяток пенсов, три из которых даже не истратить. Как ты заплатишь этой ерундой для пирога? Не деньги, а разоблачение. Таким болваном достаешь «везунчик» не в россыпи других монет. Говоришь: «Сколько?» — и тебе чирикают: «Три пенса». И, порывшись по карманам, выуживаешь, будто в пуговки играешь, на конце пальца эту жалкую нелепость. Девчонка фыркает — мгновенно понимает, что у тебя больше ни пенни, и быстро шарит глазом по монете, не налип ли ошметок теста. И ты, задрав нос, выплываешь из лавки и никогда уже не смеешь переступить ее порог. Нет! «Везунчик» не в счет. Два с половиной, два пенса да полпенни до пятницы.

Тянулся час послеобеденной пустыни, когда клиенты заглядывали в магазин редко или вовсе не появлялись. Когда он одиноко бродил тут среди тысяч книг. Смежную со служебной, темную, пропахшую старой бумагой комнатенку сплошь заполняли книги из разряда ветхих и неходовых. Фолианты устаревших энциклопедий покоились наверху штабелями, как ярусы гробов в общих могилах. Гордон отдернул пыльную синюю штору перед следующим, получше освещенным, помещением — библиотекой. Типичная «два пенни без залога», магнит для книжного ворья. Разумеется, одни романы. И какие! Хотя, конечно, кому что.

С трех сторон от пола до потолка полки романов, разноцветные корешки рядами вертикальной кирпичной кладки. По алфавиту: Арлен, Берроуз, Гиббс, Голсуорси, Дипинг, Пристли, Сэппер, Уолпол, Франкау… Гордон скользнул глазами с вялым отвращением. Сейчас ему были противны книги вообще и более всего романы — жуть, брикеты вязкой недопеченной дряни. Пудинги, пудинги с нутряным салом. Стены из сотен тошнотворных кирпичей, упрятан и замурован в склепе из пудингов. Гнетущий образ. Сквозь открытый проем он двинулся в торговый зал, на ходу быстро поправив волосы (привычный жест — вдруг за наружной стеклянной дверью барышни?). Внешность Гордона не впечатляла. Рост всего метр семьдесят, и голова из-за чрезмерно пышной шевелюры кажется великоватой. Ощущение малорослости вечно держало начеку. Под посторонним взглядом он вытягивался, браво выпятив грудь, с видом надменного презрения, порой обманывавшим простаков.

Снаружи, однако, никого не было. В отличие от прочих помещений торговый зал, предлагавший тысячи две изданий, не считая теснившихся в витрине, выглядел нарядно и респектабельно. У входа красовалась выставка книжек для детей. Стараясь не зацепить взглядом мерзейшую суперобложку с имитацией изощренного стиля 1900-х (проказники эльфы резвятся в чаще узорчатых травинок), Гордон уставился на пейзаж в дверном окне. Пасмурно, ветер все сильней, небо свинцовое, булыжник покрыт слякотью. Тридцатое ноября, денек святого Эндрю. Угловой книжный магазин стоял на перекрестке, перед неким подобием площади. Слева виднелся могучий вяз, дерево совсем облетело, ветки прочерчены острой графической штриховкой. На другой стороне, около паба «Принц Уэльский», громоздились щиты с рекламами патентованных яств и снадобий. Галерея кукольно-розовых страшилищ, излучавших дебильный оптимизм: ЭКСПРЕСС-СОУС, ГОТОВЫЙ ХРУСТЯЩИЙ ЗАВТРАК («Детишки утром требуют хрустяшек!»), АВСТРАЛИЙСКОЕ БОРДО, ШОКОЛАДНЫЙ «ВИТОЛАТ», ПОРОШКОВЫЙ СУПЕРБУЛЬОН («Вот кто действительно вкушает наслаждение!»). «Супербульон» терзал особенно свирепо, демонстрируя благонравного крысенка с прилизанным пробором и улыбочкой над тарелкой бурой жижи.

Гордон отвел взгляд, сфокусировав его на мутноватом дверном стекле, глаза в глаза с собственным отражением. Неказист. Тридцати нет, а весь вылинял. Кожа серая, и морщины уже врезались. Из «симпатичного» один высокий лоб; лоб-то высок, зато маловат острый подбородок, так что лицо какой-то грушей перевернутой. Волосы тусклые, лохматые, губы кисло кривятся, глаза то ли карие, то ли в зелень. Он снова устремил взгляд вдаль; зеркала в последнее время страшно раздражали. На улице было по-зимнему угрюмо. Охрипшим стальным лебедем плыл по рельсам скрежещущий трамвай, вслед ему ветром мело клочья листьев. Прутья вяза мотались, изгибаясь на восток. Надорванный угол плаката, воспевавшего «экспресс-соус», отклеился и судорожно трепетал длинной бумажной ленточкой. Шеренгу голых тополей в переулке справа тоже завихрило, резко пригнуло. Гнусный сырой ветер. Чем-то жестоким повеяло, первым рычанием лютых холодов. Две строчки начали пробиваться в сознании Гордона:

Лютый ветер-налетчик… нет. Налетчиком лютым (зловещим? свирепым?), неумолимым. Ну? Строй нагих тополей пригибает… деликатный какой — «пригибает». Резче, резче!

Налетчиком лютым, неумолимым
Тополя нагие гнет, хлещет ветер.

Нормально. С рифмой на «ветер» одуреешь, но уж сто вариантов было после Чосера, найдешь как-нибудь и сто первый. Однако творческий порыв угас. Рука перебирала монеты в глубине кармана: два пенса, полпенни и «везунчик». Мозги заволокло, иссякли силы на рифмы и эпитеты; очень тупеешь с капиталом в пару пенсов.

Глаза опять вперились в лучезарных рекламных пупсов, личных его врагов. Машинально он перечитывал слоганы: «Австралийское бордо — вино британцев!», «Ее уже не душит астма!», «Экспресс-соус подарит радость муженьку!», «С плиткой «Витолата» бодрость на целый день!», «Наши трубки не гаснут под дождем!», «Детишки утром требуют хрустяшек!», «Вот кто действительно вкушает наслаждение!»…

Эге, вроде наметился клиент (стоя у входа, можно было наискось через витрину незаметно наблюдать подходивших). Возможный покупатель — немолодой господин в черном костюме и котелке, с зонтиком и портфелем; тип стряпчего из провинции — круглыми водянистыми глазами рыскал по обложкам. Гордон проследил направление его поисков. Вон оно что! Господин разнюхал в углу первое издание Д. Лоуренса. Слышал, видимо, краем уха насчет «Леди Чаттерлей», жаждет клубнички. И физиономия-то порочная: бледная, рыхлая, оплывшая. На вид валлиец, так или иначе, набожный протестант. Рот поджат зачерствевшей сектантской складкой. У себя там президент какой-нибудь Приморской Лиги Нравственной Чистоты (резиновые тапки и фонарик для выявления парочек на пляже), а сюда приехал покутить. Хоть бы вошел, подсунуть ему «Женскую любовь» Лоуренса — то-то бы разочаровался!

Увы, струхнул валлийский стряпчий, зонт под мышку и праведно потопал прочь. Зато уж вечерком, когда стемнеет, стыдливо прокрадется в подходящую лавочку прикупить себе «Забавы за стенами аббатства» Сэди Блэкис.

Гордон повернулся к полкам. Напротив входа шикарной радужной мозаикой (приманкой через дверное стекло) сверкали издания новые и почти новые. Глянцевые корешки, казалось, изнывали в томлении, умоляя: «Купи, купи меня!» Романы свежайшие, только из типографии — невесты, вожделеющие потерять невинность неразрезанных страниц. И экземпляры, побывавшие в руках, — юные вдовушки, хоть и не девственные, но еще в цвету. И наборами по полдюжины всякая всячина из так называемых «остатков» — престарелых девиц, продолжающих уповать в безнадежно затянувшемся целомудрии. Гордон поспешно перевел глаза, по сердцу, как всегда, полоснуло: единственная его книжонка, которую он за свой счет издал два года тому назад, была распродана в количестве ста пятидесяти трех экземпляров, после чего пополнила «остатки» и даже так ни разу более не покупалась. От парадных стеллажей он развернулся к стоявшим поперек полкам с явно подержанным товаром. Отдельно поэзия, отдельно самая разнообразная проза, выставленные по особой вертикальной шкале, когда на уровне глаз шеренги изданий поновей, подороже, а чем выше или чем ниже, тем дряхлей и дешевле. В книжных лавках отчетливо торжествует дарвинизм; жестокий естественный отбор предоставляет сочинениям ныне живущих место перед глазами, тогда как творения мертвых, низвергнуты они либо вознесены, неуклонно вытесняются из поля зрения. На нижних полках величаво тлела «классика», вымершие гиганты викторианской эры: Скотт, Карлейль, Мередит, Рескин, Патер, Стивенсон; имена на переплете пухлых томов едва читались. Под самым потолком, куда и не заглянешь, дремали биографии королевских кузенов. Чуть ниже имеющая некий спрос и потому довольно различимая «религиозная» литература. Все секты, все вероучения без разбора: «Потусторонний мир» автора под псевдонимом Испытавший Касание Духа, «Иисус как первый филантроп» декана Фаррера, католический трактат патера Честнута — религия предусмотрительна насчет разного покупательского вкуса. А прямо перед глазами опусы современности. Последний сборник Пристли, нарядные томики переизданий всяких середнячков, бодренький «юмор» производства Герберта, Нокса и Милна. Втиснут и кое-кто из умников; пара романов Хемингуэя и Виржинии Вульф. Ну и конечно, шикарные, якобы вольномысленные, а на самом деле до предела отцеженные монографии. Пресная тягомотина об утвержденных живописцах и поэтах из-под пера этих сонно-кичливых молодчиков, что так плавно скользят из Итона в Кембридж, из Кембриджа в литературные редакции.

Да здравствует фикус джордж оруэлл

Да здравствует фикус!

Все права защищены. Никакая часть электронной версии этой книги не может быть воспроизведена в какой бы то ни было форме и какими бы то ни было средствами, включая размещение в сети Интернет и в корпоративных сетях, для частного и публичного использования без письменного разрешения владельца авторских прав.

Если я говорю языками человеческими и ангельскими, а денег не имею, то я – медь звенящая, или кимвал бренчащий.

Если имею дар пророчества, и знаю все тайны, и имею всякое познание и всю веру, так что могу и горы переставлять, а не имею денег – то я ничто.

И если я раздам все имение мое и отдам тело мое на сожжение, а денег не имею, нет мне в том никакой пользы.

А теперь пребывают сии три: вера, надежда, деньги. Но деньги из них больше.

Часы пробили половину третьего. В задней служебной комнатушке «Книжного магазина Маккечни» Гордон – Гордон Комсток, последний отпрыск рода Комстоков, двадцати девяти лет и уже изрядно потрепанный, – навалясь на стол, щелчками большого пальца открывал и захлопывал пачку дешевых сигарет «Цирк».

Слегка нарушив уличную тишь, еще раз прозвонили часы – с фасада «Принца Уэльского» напротив. Гордон заставил себя наконец сесть прямо и сунул пачку поглубже во внутренний карман. Смертельно хотелось закурить. Увы, только четыре сигареты, среда и денег ждать до пятницы. Слишком хреново изнывать без табака и вечером, и весь день завтра. Уже страдая завтрашней тоской по куреву, он встал и пошел к двери – щупленький, миниатюрный, очень нервный. Средней пуговицы на пиджаке недоставало, правый локоть протерся, мятые брюки обвисли и замызгались, да и подметки, как пить дать, вконец сносились.

В кармане, когда он вставал, звякнула мелочь. Точно было известно, сколько там – пять с половиной: два пенса, полпенни и «везунчик». Замедлив шаг, Гордон достал проклятый рождественский трехпенсовик. Вот идиот! И как это позволил всучить себе дурацкую медяшку? Вчера, когда покупал сигареты. «Не возражаете против «везунчика», сэр?» – пропищала стервоза продавщица. И уж конечно, он не возразил: «Да-да, пожалуйста». Кретин, придурок!

Тошно, если в наличии всего пяток пенсов, три из которых даже не истратить. Как ты заплатишь этой ерундой для пирога? Не деньги, а разоблачение. Таким болваном достаешь «везунчик» не в россыпи других монет. Говоришь: «Сколько?» – и тебе чирикают: «Три пенса». И, порывшись по карманам, выуживаешь, будто в пуговки играешь, на конце пальца эту жалкую нелепость. Девчонка фыркает – мгновенно понимает, что у тебя больше ни пенни, и быстро шарит глазом по монете, не налип ли ошметок теста. И ты, задрав нос, выплываешь из лавки и никогда уже не смеешь переступить ее порог. Нет! «Везунчик» не в счет. Два с половиной, два пенса да полпенни до пятницы.

Тянулся час послеобеденной пустыни, когда клиенты заглядывали в магазин редко или вовсе не появлялись. Когда он одиноко бродил тут среди тысяч книг. Смежную со служебной, темную, пропахшую старой бумагой комнатенку сплошь заполняли книги из разряда ветхих и неходовых. Фолианты устаревших энциклопедий покоились наверху штабелями, как ярусы гробов в общих могилах. Гордон отдернул пыльную синюю штору перед следующим, получше освещенным, помещением – библиотекой. Типичная «два пенни без залога», магнит для книжного ворья. Разумеется, одни романы. И какие! Хотя, конечно, кому что.

С трех сторон от пола до потолка полки романов, разноцветные корешки рядами вертикальной кирпичной кладки. По алфавиту: Арлен, Берроуз, Гиббс, Голсуорси, Дипинг, Пристли, Сэппер, Уолпол, Франкау… Гордон скользнул глазами с вялым отвращением. Сейчас ему были противны книги вообще и более всего романы – жуть, брикеты вязкой недопеченной дряни. Пудинги, пудинги с нутряным салом. Стены из сотен тошнотворных кирпичей, упрятан и замурован в склепе из пудингов. Гнетущий образ. Сквозь открытый проем он двинулся в торговый зал, на ходу быстро поправив волосы (привычный жест – вдруг за наружной стеклянной дверью барышни?). Внешность Гордона не впечатляла. Рост всего метр семьдесят, и голова из-за чрезмерно пышной шевелюры кажется великоватой. Ощущение малорослости вечно держало начеку. Под посторонним взглядом он вытягивался, браво выпятив грудь, с видом надменного презрения, порой обманывавшим простаков.

Лютый ветер-налетчик… нет. Налетчиком лютым (зловещим? свирепым?), неумолимым. Ну? Строй нагих тополей пригибает… деликатный какой – «пригибает». Резче, резче!

Рецензии на книгу « Да здравствует фикус! » Джордж Оруэлл

С уважением отношусь к автору и безумно нравятся его антиутопии, но это произведение не вызвало восторга. Вызывает неприязнь тридцатилетний герой, который жаждет уйти на дно, но при этом подсознательно не хочет туда скатываться. Знает, что он ничтожен и паразит для сестры, девушки и других, но при этом продолжает эгоистично паразитировать. Такой образ вполне применим для тех, кому до двадцати, но никак ни для образованного тридцатилетнего Гордона. И все это свести к спасательной соломинке- рождения ребенка.
В этом произведении, мне неприятен образ мужчины, он слишком ничтожен для взрослого человека.

Незамеченные таланты.
Я думаю, что многие читали знаменитую антиутопию Джорджа Оруэлла «1984» и ее «предысторию» — «Скотный двор». Но не многие знают, что автор этих произведений, которые стали уже классикой мировой литературы, работал намного больше над другим жанром, психологических и социальных романов. И недавно я, заметила в книжном магазине книгу «Да здравствует фикус!» так давно полюбившегося многим и мне Оруэлла.
Что же я могу сказать в первую очередь.. Мне жаль, что мало кто читал эту книгу. Она пронизана привычными для автора прекрасным языком, глубокими описаниями, рассуждениями, чувствами героев. Все это в своеобразном хитросплетении дарит нам восхитительный букет блеклого, смрадного Лондона 1930 года, в руках главного героя Гордона, которого мы можем назвать неудачником по собственной воле. Мистер Комсток, который находится в центре повествования, хотя, пожалуй, он и есть сам центр, отвергает мир денег, пытается бороться с ним в одиночку, каждый раз отказываясь от «хорошего места», пытаясь сохранить какое-то подобие независимости, в желании продолжать писать стихи, хоть и осознает, что это не для бедного, когда даже «курева» нет для вдохновения.
Очень долгое время читатель находится в ожидании какого-то внезапного, незаурядного происшествия в жизни Гордона, которое перевернет его жизнь, избавит от этой борьбы, ненависти к деньгам и обществу, которое совершенно отказывается принимать бедняков и презирает их, по мнению главного героя. Комсток очень образован, в произведении есть отсылки к множеству прекраснейших и малоизвестных книг, из-за этого, пожалуй и все скитания, будто бы желания стать похожим на типаж «лишнего человека», пример которого он столько раз встречал в любимых книгах.
Я долго не понимала, в чем суть книги, ждала чего-то. Но закончив, у меня осталось очень светлое впечатление, которое длиться в душе уже около недели, подтверждая заслуженную славу писателя англичанина.

Великолепное произведение показывающее до каких пределов может дойти человек отстаивая свои принципы, борясь даже не с миром, а больше с самим собой. Но мир при этом его никогда не забывает.
Эта одна из тех книг которую должно читать и перечитывать, познавая себя и свои желания.

Оруэлл за один его роман 1984 можно воздвигнуть памятник нерукотворный. 1984- одно из главных событией в прозе 20века.
Оруэлл также человек очень неоднозначный- жил в бедности, работал продавцом в книжном магазине, в колониальной полиции в Бирме, воевал на гражданской войне в Испании, подозревался в связи с коммунистами и британская разведка следила за писателем вплоть до его смерти, писал эссе о войне.
Да здраствует фикус- ранее произведение Оруэлла, написанное им в возрасте 32 лет. Тема поднятая Оруэллом писана-переписана многими мастерами прозы, такими как Гамсун, Гессе, Фаулз,Сартр, Камю. Должен ли человек быть свободным от условностей, мещанского уюта и что должно наполнять смыслом его жизнь? Творчество, любовь, вера в добродетельность истинного человека?
Гордону Комстоку 29 лет, он презирает простых обывателей, объявил войну благополучию и деньгам, пытается сваять стихи которые вознесут его на вершину литературного олимпа. Истинный поэт должен подчинить свою жизнь творчеству? Гордону мешает все это сделать нехватка средств, он продавец книжного магазина и когда постоянно нехватает денег сходить в ресторан или посидеть в пабе либо в кино с девушкой, да что там не всегда хватает даже на сигареты и живешь в унылой съемной каморке, тяжело идумать о творчестве и создавать прекрасное. Какой у него есть выход быть отщепенцом и все ниже опускаться на дно либо презреть свои принципы и вернуться в лоно благополучного капитализма и мещанского уюта? Герой сделает свой выбор в конце книги, подтолкнет его к этому любовь.
Уже в этом романе просматривается создатель Большого Брата Оруэлл, который через 14 лет сотворит свой безусловной шедевр. Книга не блистает новизной темы и отСцекрывающими новые горизоньты суждениями, но при этом автор ставит ряд вопросов и дает на них однозначные ответы.

Р.S. Сцены Гордона и Розмари на ланче в ресторане, неудавшегося секса между ними и рассуждения Гордона о деньгах на протяжении всего повествования, ради них роман читать интересно и нужно.

Джордж Оруэлл «Да здравствует фикус!»

Да здравствует фикус!

Keep the Aspidistra Flying

Язык написания: английский

Перевод на русский: В. Домитеева (Да здравствует фикус!), 2004 — 6 изд.

Жанры/поджанры: Реализм
Общие характеристики: Психологическое | Социальное | Философское
Место действия: Наш мир (Земля)( Европа( Западная ) )
Время действия: 20 век
Сюжетные ходы: Становление/взросление героя
Линейность сюжета: Линейный с экскурсами
Возраст читателя: Для взрослых

Гордон Комсток, начинающий поэт, объявляет войну Бизнес-богу. Он отказывается от достойно оплачиваемой работы, которая ему не по душе. Не зовет любимую замуж, потому что не на что содержать жену и детей. Не ходит с другом в дорогой ресторан, потому что не позволяет платить за себя. Снимает дешевую комнату, работает за копейки, отрицает власть денег на жизнь. Главным врагом он считает фикус: цветок как символ зависимости от денег.

Издания на иностранных языках:

Доступность в электронном виде:

nostradamvs, 24 января 2014 г.

Внезапно мне стало стыдно, что с Оруэллом я знаком только по гениальному роману «1984» и повести «Скотный двор». И я взялся за дело.

«Да здравствует фикус!» мне, как ни странно, понравился, хотя роман ровно в том же жанре — «Голод» Гамсуна — я считаю омерзительным, а к «Преступлению и наказанию» (близко по теме) отношусь спокойно. Фишка в том, что Оруэлл над своим героем — тридцатилетним долбонавтом, принципиально спускающим жизнь в унитаз, «объявив войну деньгам» — откровенно смеётся. Как ни странно, прелестная девушка вытаскивает его в итоге из ямы, и фикус побеждает социализм. Всё это наивно, смешно и как-то по-доброму, без жестокости. И на удивление интересно.

Katesky, 9 сентября 2015 г.

«Бизнес, однако, оказался не просто деловитым жульничеством. Чем дальше, тем ясней виделось поклонение деньгам, настоящий культ. Может, единственная теперь – единственная по живому чувству – религия. Занявший престол господний новейший Бизнес-бог, финансовый успех или провал вместо библейских добра и зла и, соответственно, иной наказ о долге человеческом. Никаких десяти заповедей, лишь два приказа: жрецам, пастырям – «твори деньги!», а пастве прислужников и рабов – «страшись потерять свою работу!».» (с)

Главный герой Гордон Комсток, поэт — заложник своих предрассудков. Сам себе придумал и гипертрофировал проблему. Он настолько зациклен на противостоянии деньгам, Бизнес-богу, агрессивен, что только диву даешься, как с ним могут общаться люди. Одновременно с этим, он бесконечно несчастен в своей нищете.

Оруэлл — хорош, изложение — приятное, прочитать — определенно стоит, перечитывать — не думаю. 🙂

wicker, 8 января 2015 г.

Герой романа — поэт-неудачник Комсток, намеренно противопоставляющий себя обществу, символом которого является стоящий на подоконнике фикус. Обществу, которое стремится к обогащению, пренебрегая своей совестью (оценка Комстока слишком категорична, но именно по этой причине он не желает работать в рекламном агентстве, клепающем посредственные лозунги). Молодой поэт негативно относится в богатству, однако сам мечтает о нем, более того оправдывает он свою неудавшуюся жизнь, неудачи на личном фронте одной лишь бедностью. Интересен образ друга Комстока — Равелстоуна — молодого джентльмена с хорошим годовым доходом, однако в силу социалистических взглядов пытающегося следовать противному ему же «образу жизни бедняка». Во многих романах Оруэлла присутствует тема бедности, главный герой «Фикуса» — собирательный образ нигилиста, до конца непонимающего причин своих суждений и цели своей жизни.

Обидно, что Оруэлл известен большинству читателей только по роману «1984» (на мой взгляд, не самому лучшему у писателя). Для меня «Да здравствует фикус!» — одно из любимейших, неоднократно перечитываемых произведений.

Mstislav, 3 мая 2018 г.

Книга безумно понравилась, чему был в не малой степени удивлён. Дело в том, что мне перед прочтением было известно, что сам автор считал её наихудшим из своих произведений.

Роман с одной стороны являет собою повествовательный шедевр, с другой перед читателем возникает « борец с ветреными мельницами», в лице Гордона Комстока. На, что только не готов этот бедолага, что бы не жить в мире денег, но чем больше он от них бежит, тем более зависит от скудных грошей. Главный герой — инфантилен, выглядит несколько гротескно, но при всём при этом, заставляет сопереживать ему. Каким-то чудом ему удаётся сохранять дружбу с состоятельным добряком — Равелстоуном, и любовную ниточку с красавицей РозМари. Эти люди раз за разом, ровно как и часть родни Гордона пытаются заставить его одуматься и начать жить полноценной жизнью, а не мечтами о триумфе вольного поэта.

Anastasia2012, 17 февраля 2015 г.

Вопрос, поставленный автором в романе прост и сложен. Так просто не зависеть от денег, если их не иметь. Но так сложно оказывается дружить, любить, даже гулять за городом в отсутствии этих самых денег. По ходу выясняется, что и вдохновение не так просто приходит без денег. Значит мечта о славе поэта может так и остаться мечтой. Деньги — цель или средство? От решения этого вопроса и зависит: враг фикус или нет. Роман понравился. Рекомендую к прочтению.

Olcha, 14 сентября 2016 г.

Нестареющий сюжет — инфантильность и подростковый бунт, упакованный в тело взрослого мужчины. Время идет, но актуальность не меняется!

kovalenko910, 6 февраля 2020 г.

Гордон Комсток — тридцатилетний поэт-неудачник, объявивший «войну деньгам», решивший отказаться от всевозможных амбиций и устроившийся на работу в мелкий букинистический магазинчик. Он переживает по поводу невозможности романтических отношений со своей девушкой Розмари и мечтает закончить поэму «Прелести Лондона», хотя в глубине души понимает, что вряд ли доберется до конца. Его единственный друг — редактор социалистического издания «Антихрист» Ровелстон, выходец из аристократического семейства, который периодически печатает стихи Комстока в своем журнале.

Целиком и полностью книга посвящена жизни писателя-идеалиста, конфликт между тем, как хотелось бы, и тем, как есть, между стремлением к спонтанной жизни и перспективой прозябать, обустраивать обывательский быт, сообразуясь с нормами и правилами жизни «успешного» человека, которых приносят себя в жертву Бизнес-богу.

Безусловно, эти переживания были знаком времени, периода между двумя мировыми войнами, когда западноевропейские страны навсегда распрощались со своим феодальным прошлым и устремились в капиталистическую гонку, периода, когда произошли первые наиболее сильные экономические рецессии, когда стало очевидным, что старые предрассудки и христианская религиозная мораль отброшены, а новые мечты оказались ложными, новый мир принес лишь идиотскую рекламу, однообразие, бесчеловечную конкуренцию, пессимизм и новую религию, где «пребывают сии три: вера, надежда, деньги. Но деньги из них больше.»

Символом мещанского быта, разумеется, выступает фикус. Рано или поздно он оказывается на подоконнике у каждого, и ничто его не отравит, ни сигаретный пепел, ни объедки, ни прочий мусор. При этом никакой позитивной альтернативы автор своему герою не оставляет, а потому единственным символом-антиподом являются летящие бомбардировщики, гул которых преследует Комстока: «да, если всюду эти «супербульоны», войны не избежать. Мигание светящейся рекламы предвестием огненных взрывов. Гул артиллерии, тучи бомбардировщиков – бабах! И вся наша цивилизация к черту, куда ей и дорога.»

Произведение пропитано едкой иронией Оруэлла, от которой иногда устаешь. Впрочем, вероятно, так и должно быть, задача автора и состоит в том, чтобы читатель сумел прочувствовать все переживания лирического героя.

Здесь и отсылки к любимой идее автора о том, что «истина в пролах»: «Шапки долой перед фабричным парнем, что с пятком в кармане женится на своей милашке! У него-то хоть в жилах кровь, а не цифры доходов и расходов.»

Кстати, этимология слова пролетариат действительно происходит от римского «те, у кого есть дети». В Англии, одной из стран, где этот класс сформировался впервые, стремление пролетариев жениться и даже заводить детей, не имея серьезного дела, собственного дома и большого достатка, казалась старым аристократам и выходцам из подобных семей неслыханной наглостью. Изучал ил этот вопрос Оруэлл или, как любой хороший писатель, инстинктивно схватывал наиболее характерные признаки эпохи?

Здесь, как, пожалуй, и во всех остальных романах писателя, перед нами предстает отнюдь не героический тип борца, преодолевающего трудности, гнущего свою линию. Это даже не герой Хэмингуэя, а уж тем более — Лондона. Это обычный человек, который раздражает своей нерешительностью, слабостью, иногда капризностью, эгоизмом. Поэтому это тот человек, в котором волей-неволей можно узнать множество знакомых, а если быть до конца честным с собой, то и самого себя.

В общем, рекомендую произведение любителям психологического реализма и социальной прозы, и тех финалов, которые ни однозначно плохи, ни однозначно хороши, но которые (и это главное) заставляют задуматься о важных вещах. В заключение стоит отметить, что подобная концовка отчасти напоминает финал «Дочери священника» в том смысле, что оба соответствуют смыслу расхожей перефразировки библейской цитаты: «Человек предполагает, бог располагает».

orvos, 9 января 2015 г.

Грустно это, уважаемые граждане.

Λичность «главгер’а» — благодатнейшая почва для неиллюзорного такого приступа обострения луркояз’а (когда мне понадобится такой припадок, обязательно перечитаю;),

с легкой руки Веры Михайловны, среди нас восторжествовал именно фикус,

(в связи с чем вспоминается персонаж одной пьесы Ю.Поляков’а, тоже «конкретно неприспособленный» к рыночному образу действий, имевший детское прозвище «фиктус»)

а ведь у Óрвел’а была аспидистра 😉

Алексей Николаевич Толстой для схожих целей использовал пачули 😉